Интервью с Омаром А. Родригес-Лопесом для журнала REAX (номер 02.10 от 03.07.2008)

Текст: Christian Crider
Фотографии: Ross Halfin

- оригинал статьи взят отсюда;
- перевод Жданова Антона a.k.a. ТоЖе;
- минимальная коррекция - nastia a.k.a. metronome charisma;

Когда я позвонил Омару Родригеc-Лопеcу из The Mars Volta, я не был уверен, чего ожидать. В итоге все вылилось в тридцатишестиминутный философский джэм-сэйшн с одним из самых талантливых рок-музыкантов. Ниже представлено интервью целиком, взгляд в странный, но всё же понятный, разум великолепного музыканта. Итак, без лишних слов...

REAX: Сюрреалистическая мистика присутствует почти во всех работах The Mars Volta, но особенно на “The Bedlam In Goliath”. Как иконография и религия способствует появлению большего числа психоделических элементов в вашей музыке?
Omar Rodriguez-Lopez: Я не знаю. Мне сложно судить, ведь я занимаюсь этим. Я думаю, это могут обсуждать люди, которые далеки от этого. Для меня и для Седрика это часть нашего окружения, часть нашего воспитания. Так же как разные культуры имеют различные фольклоры и исторические детали, но, в конце концов, так или иначе связаны, и существует мифическая структура у каждой истории, которая когда-либо была рассказана, существуют лишь ее вариации. Тут примерно то же самое. Латиноамериканская культура сильно погружена в мистику и духовность, или как бы вы это ни называли. Весь наш фольклор, все наши истории, обычно о праздновании смерти, праздновании духов, наших ушедших семьях. Даже в детстве, эта часть сильно влияет на нашу культуру, это часть нашей системы верований. Так же как если бы ты родился в Индии, тебя бы растили с богами, у которых есть хобот и синяя кожа и шесть рук и которые сеют любовь сквозь вечность. Так что это всего лишь культура. Затем следует личный опыт, путешествия, и взаимодействие с различными культурами, у которых разные взгляды на их богов, божества и то, куда мы попадаем после смерти. И поэтому мне сложно сказать, какого рода влияние мы ощущаем, я лишь знаю что оно присутствует, подаренное с тем, как мы были воспитаны, с нашей системой верований.

REAX: Барабанщик Thomas Pridgen является новичком в группе. Как его стиль повлиял на процесс написания?
ORL: Эм, его стиль особо не повлиял. Я имею в виду, ритмы были там с самого начала. Я писал всю музыку. Ритмы, основанные на басу, лежат внутри основных ритмов, которые основаны на гитаре, и саксофонных линиях, и клавишных… Наибольшее влияние Томаса – и он отличный музыкант, не поймите меня неверно – в том, что у меня была идея с самого появления группы, что я хочу сделать, как я хочу, чтобы это звучало, и какие ритмы я хочу там услышать, и они содержатся – опять – в написанном, а если нет, то я всегда покажу их барабанщику с помощью битбокса. Основным влиянием был тот факт, что ему нравится быть в группе, что он действительно рад, что он здесь не ради денег, он не рассматривает это как концерт, для него это дом, не то место, куда он пришел и ушел.
Я не смогу вам объяснить, как сильно на нас влияет работа с человеком, который от этой работы в восторге, кто действительно вытягивает идеи из тебя, а не просто сидит со стонами и ворчанием и ждет, пока ему скажут, что играть. Ты можешь устроить вечеринку на сто человек, и девяносто девять из них будут веселиться. Но если один сидит в углу и не веселится – как кислая капуста – по какой-то причине, мы сконцентрируемся на этом человеке и позволим всему веселью пропасть. Даже если девяносто девять мазафакеров отлично проводят время, а один грустит, это почему-то застревает в твоей голове, и ты начинаешь думать, “Блин, моя вечеринка не такая хорошая. Что я могу сделать? Может быть нужно больше развлечений. Может быть нужно пригласить больше девушек, может быть нужно принести больше алкоголя” и так далее. Ты начинаешь задаваться вопросами. Но когда этого нет, и ты общаешься с человеком, который получает столько же, если не больше, удовольствия, твое настроение тут же улучшается, потому что нет больше сомнений в себе.
Вообще-то, вот лучший способ объяснить это: представь, у тебя были отношения, была девушка, она красивая, и вы прекрасно проводили время, ты думал, что вы созданы друг для друга, только она не любила твои шутки, и не любила твоего лучшего друга, и еще она ненавидела что-то, что является частью тебя. И ты начинаешь сомневаться в себе, “Может, я не должен так шутить. Может, я не должен общаться с теми парнями, и тому подобное”. И однажды ты просто рвешь с ней и говоришь, “К черту все. Я такой, какой есть”. И ты удивляешься, “Как я мирился с этим четыре года?”
И неожиданно ты встречаешь абсолютно новую женщину, и между вами пробегает искра, а еще она думает, что ты забавный. Ей нравятся твои шутки, не все, но, в общем, ей нравится, как работает твоя голова, и вещи, которые ты говоришь, и ей нравятся твои друзья и то, каким ты являешься. И с тех пор как ты начал с ней встречаться, ты стал наслаждаться жизнью, и ты чувствуешь поддержку, потому что тебе кажется, что ты нашел кого-то, кто понимает тебя…
Это, наверное, наиболее понятное объяснение такого абстрактного явления, как влияние Томаса на группу. Он здесь, он любит эту музыку, и он постоянно хочет играть, что тоже очень отличается от моего предыдущего опыта работы с барабанщиками. Он говорит, “Конечно, черт возьми! Как ты хочешь, чтобы я это сыграл? Вот так? Да, я могу так сыграть. Что если я сделаю так? Что если добавлю это? Как ты думаешь?” И у нас происходит обмен. В свою очередь, я меньше сомневаюсь. Теперь я пишу гораздо больше, чем когда-либо, и играю гораздо больше. Мы можем просто делать то, что должны, и не размениваться по мелочам.

REAX: «The Bedlam in Goliath» ваш сложнейший альбом на данный момент, и длинные шумовые паузы практически отсутствуют на нем. Что привело к такой перемене?
ORL: Мне просто наскучила моя обычная структура, отличительные части в моей структуре. На предыдущей записи было очень много пространства, эмбиента. И это присутствовало со времен первого EP. Я заметил эту деталь, и как я сказал ранее о стремлении к ядру моих эмоций, я хочу нарушать свои структуры. Я хочу сказать, “Почему я делаю это?” И я говорю, “Я делаю это, потому что мне удобно, и я чувствую, что могу выразить себя через эмбиент, через рассказывание историй, через формирование окружения”, что на самом деле запись начинается со звука, и один звук перетекает в другой, который превращается в гитару, которая превращается в голос, затем все нарастает и следует крещендо – и мне с этим комфортно.
Так что когда я начинаю запись, моя музыкальная идея всегда очень проста: как я могу развестись с предыдущей записью? Как я могу лишить себя комфорта? Как мне попасть в новое место? Это всегда ответ. Когда ты выходишь из комфортной зоны, и создаешь себе проблемы, ты всегда попадаешь в новое место, потому что ты заставляешь себя мыслить креативно, думать иначе, и таким образом решать проблему. Так что я сказал, “Ок, если мне наиболее комфортно с построением окружения, фона, я лишу себя этого. И если мне больше всего нравится пространство между нотами, я уберу его”. И я пришел к тому, что когда я убрал все эти элементы, получилась запись чистой клаустрофобии, и запись, которая начинается с того, что все в группе играют одновременно. Ты просто начинаешь это, оно продолжается и продолжается и продолжается, а затем кончается.
И да, я считаю этот альбом наиболее клаустрофобной нашей записью на сегодня. И может быть еще – и я узнаю это только через много лет – может быть это продолжение того, что я чувствовал внутри, когда сочинял материал. Может, я ощущал клаустрофобию из-за группы, из-за собственных родителей, из-за отношений, из-за… чего угодно. Но опять, вот почему я называю музыку терапией, и я пойму это через много лет, когда буду способен двигаться дальше от рисования.

REAX: С созданием Бедлама ассоциируются неудачи, но альбом оказался очень успешным. Расскажи о The Soothsayer (предсказатель), ты веришь в судьбу?
ORL: О, определенно. Я верю в тот факт, что я никогда не смогу избежать своего предназначения. Я верю, что не важно насколько я понимаю те повороты, которые жизнь подкидывает мне, что каждый момент связан с другим и находится в идеальной гармонии с вселенной. Это не значит, что я не верю, что сам способен сделать выбор и изменить свою судьбу. The Soothsayer – отличный пример, ведь я ничего не искал специально. Я закончил сведение и мастеринг «Amputechture», нашего предыдущего альбома, и я купил билет просто так. Я проснулся на следующий день в Нью-Йорке, и вместо того, чтобы лететь в Амстердам, где я жил тогда, я сказал, “Блин. Я всегда хотел съездить в Израиль, Ближний Восток, и всегда хотел побывать в Палестине. Поеду сейчас, время подходящее, я очень много работал”. Я не был в отпуске пять лет. И я сказал, “Знаете, я беру десять выходных, и мне хочется побывать там, ведь я знаю, что мы никогда не поедем туда как группа”. Только мега-группы играют в таких местах, как это – или даже меньше, независимые панк-рок группы – а мы нечто среднее. Поэтому я так, “Я поеду туда и, может быть, найду там вдохновение для следующей записи, и сочиню что-нибудь в дороге”. Я так думал.
И я поехал туда, прекрасно там питался и видел красивые места, и видел вещи – опять возвращаясь к моему воспитанию, религиозным образам – место рождения Иисуса, который так же мог быть Буддой, Сиддхартой и всем остальным. И я ничего не думал о доске предсказаний, которую тогда приобрел, помимо того, что круто было иметь настоящий старинный предмет, настоящий артефакт. И я купил кучу артефактов, пока был там. Я купил русские иконы 17-ого века; я накупил чучел – самые разные вещи, которые меня могли заинтересовать в плане того, как люди запечатлевают историю, и следы, оставленные людьми, жившими до нас, и изобретательность, которой мы обладали детьми, когда смотрели Затерянный Ковчег и подобное дерьмо. Все это было очень невинно. И я привез эти вещи с собой, и я отдал доску предсказаний Седрику, потому что знал, что он увлекается такими вещами. Но я бы никогда бы не подумал, что он действительно захочет воспользоваться этой доской, включить ее, поговорить с ней. Ведь Седрик так же воспитан латиноамериканской культурой, мы росли с этим, и есть вещи, которые нам делать нельзя, и мы воспринимаем это очень серьезно и знаем, что это не то, с чем можно играть. И он взял ее на тур с Red Hot Chili Peppers, и к моему удивлению вытащил в автобусе – у него и у меня свой автобус, и мы в тот момент находились вдвоем – и он говорит, “Может нам попрощаться с Джереми Уардом?” И в этот момент возникло жуткое любопытство и мысль, что было бы неплохо сказать ему что-нибудь. И мы начали разбираться с этой доской, думая, что сможем выйти на контакт с Джереми, или Хулио, или Джимми… или с любым из наших друзей, которые умерли слишком рано.
И, знаешь, мы не смеялись. Мы не связались ни с кем из этих людей, и вместо этого мы отправились в совершенно другое, непредвиденное путешествие. Для людей, которые верят, и которые сталкиваются с такими вещами… я хочу сказать, это все из-за культуры. Когда я даю интервью в Южной Америке, Испании и на Карибах, они смотрят на The Soothsayer, и говорят, “Как вам хватило ума попытаться воспользоваться или заговорить с этой штукой?” И когда мы даем интервью в других местах, таких как Америка или Германия или местах более развитых, они говорят, “Это замечательная фантазия, замечательная сказка, но мы, конечно, в это не верим.” И это нормально, потому что мы смотрим на один и тот же предмет, но видим две разные вещи. Рич Кости – наш инженер – человек, связанный с наукой, и он не верит в такие вещи - космическую энергию и тому подобное. Он говорит “Нет, это не проклятье, это не то, это не это, вы делаете что-то неправильно, это человеческая ошибка. Вы делаете что-то технически неверно”. И так, наконец, во время сведения, дорожки постоянно исчезают, и у нас была песня, над которой мы работали четыре дня, и он сам видел – или слышал – дорожка исчезла… она была там, это основная гитарная линия. И внезапно ее не стало. Я смотрю на него и говорю “Ты приглушил ее?” Он отвечает, “Нет, не приглушал”. Мы смотрим на экран, и WAV’овского файла больше нет. Он говорит, “Странно, посмотрю в предыдущем плэйлисте…” И там ее нет. Мы смотрим другой плэйлист, там ее тоже нет… Я приношу диски, которые использовал до этого…и там нет. И я говорю, “Видишь? Вот об этом я и говорил”. И он был озадачен. Он сказал “Я не могу объяснить это. Это очень странно. Мне нужно передохнуть”. Так мы и сделали. Затем он возвращается и говорит, “О, я знаю, в чем дело. Все просто. Это квантовое переплетение!” И я говорю ему, “Какое, нахер, квантовое переплетение?” Он говорит, “Ну я поискал информацию в интернете и все такое”.
В общем, суть того, что он мне тогда объяснил в том, что… квантовое переплетение – это научное название для того, что нельзя объяснить. Так мы смотрим на один и тот же предмет, но когда Рич смотрит на него, он видит квантовое переплетение, а когда смотрю я, я вижу проклятие Голиафа. Это простейший пример того, как одни и те же вещи мы называем по-разному. И это нормально, ведь мы пришли из разных мест нашей планеты с разными культурами – так устроен мир. Никто из нас не ошибается, потому что мы оба правы.

REAX: Уже не впервые The Mars Volta черпают вдохновение для альбома во всяких странных предметах из прошлого. Как думаешь, в будущем это будет повторяться?
ORL: Я не знаю. К счастью, предметы приходят к нам. Мне так кажется, потому что здорово, когда вещи приходят в твою жизнь и вроде как громко говорят тебе, “Воспользуйся мной! Воспользуйся мной! Воспользуйся мной!” Рок музыка в частности высказывается на одни и те же старые заезженные темы, как секс, наркотики или политика. Я всегда ненавидел фразу, “Секс, наркотики, рок-н-ролл”. Я думаю, в этом заключается вся суть рок-н-ролла, если хотите. Я скорее считаю это индустрией, потому что это ориентировано на продажу. Музыкальный аспект идет позади, сначала секс, затем наркотики. А что до нас, то нас всегда интересовало, как музыка может быть терапией, музыка, которую можно назвать рок-н-роллом, мне кажется. Нам всегда интересно самовыражение, ведь единственная причина, по которой я играю музыку- это понять себя.
Как было сказано в начале, мы очень эгоистичная группа, и к этому все сводится. Быть эгоистичным, делать вещи, интересующие тебя самого, чтобы познать себя и попасть в новое место как человек. И мой инструмент – музыка, потому что мне не комфортно с языком. Я говорю на родном языке, испанском, и я знаю английский, и даже со всеми словами, которые я выучил – даже если выучу еще один язык – я все равно чувствую нехватку средств для выражения себя. Поэтому единственное, что ты можешь сделать как человек – воспользоваться другой формой выражения. Некоторые из нас разбивают стекла и создают вещи из этого. Кто-то убивает животных, кто-то создает статуи, кто-то делает что-то со своим телом, выражает себя через секс, и кто-то выражает себя через музыку. Существуют миллионы различных способов самовыражения, когда слов не хватает. И постоянно в твоей жизни что-то происходит, что помогает тебе понять себя.
И мы смотрим на нашу первую запись Deloused in the Comatorium и говорим, что это был подарок Хулио Венегасу. Хулио был одним из наших ближайших друзей и входил в компанию, в которой мы росли, и был тем, кто многому нас научил. Он был бы в этой группе, если бы был жив… Мы так и не попрощались с ним, и толком не осознали его смерть, ведь мы много играли, давали концерты, а он вроде как шел своей дорогой. И сейчас мы делаем этот подарок, чтобы попрощаться с ним и поблагодарить его за все, чему он нас научил.
И сделав этот подарок, мы осознали много вещей, которых бы никогда не осознали, если бы игнорировали нашу историю. И во время создания альбома, один простой подарок привел нас к вопросу, и этот вопрос привел к другому, второй к третьему, который открыл перед нами все пути. Точно так же работает терапия. Ты садишься, беседуешь. И во время беседы – когда тебе задают неприятные вопросы – ты приходишь к новой точке, новому свету, новому открытому полю понимания своей жизни и того, как ты взаимодействуешь с людьми.
Дневник, который нашел Джереми Уард, в то время казался чем-то забавным. В этом не было ничего глубокого. Было забавно озорничать – опять, жуткое любопытство – читать чью-то жизнь. И из-за чтения чьей-то жизни, совершения того, что, как мы знали, мы делать были не должны, или считали неправильным, открылись все эти пути. Для Джереми открылись все эти эмоции, ведь в дневнике было очень много написано о том, каково быть усыновленным, а Джереми был усыновлен. Как я говорил, один жест ведет к вопросу, ведет к одной эмоции, к другой, и это показало, что Джереми никогда раньше не задумывался об этом, и теперь мы можем говорить об этом подарке, этом жесте. Пророческая доска – могущественная и древняя – все равно была лишь жестом, отправной точкой для нас в таких вещах, которые не лежат на поверхности. Забавно говорить об этом в прессе или на публике. Когда я только закончил с записью восемь месяцев назад, я не хотел говорить об этом. Я не был уверен, что хочу играть эти песни, но я точно знал, что не хочу говорить об этом в интервью. Я сказал Седрику, “Будет гораздо легче, гораздо лучше. Давай просто придумаем что-нибудь. Давай придумаем сложную историю о том, про что этот альбом, и все такое”. Как говорится, время лечит. Когда начинаешь забывать об этом, приходит просвещение, которое, по сути, описывается простой фразой: ты снова можешь смеяться. Ты смеешься над собой, смеешься над ситуациями, в которые ставит тебя жизнь, и вспоминаешь, что все это – часть большого плана, который продолжает выполняться, и мы говорим, “Хорошо, мы можем поговорить об этом”.
Но говорить об этом забавно, ведь люди видят только то, что на поверхности. Они сядут, и будут говорить, “Ты им веришь? Или нет? Это все чушь, такого быть не может…” И все это не имеет значения. Важно то, что мы добрались до недр человеческих эмоций, то, что мы узнали о себе, то, что узнал о себе я. Поэтому, когда кто-нибудь говорит мне, “Ну я не верю в это, ведь есть куда более логичное”- они называют это логичным, -“объяснение, суть которого в том, что это работа твоего подсознания, и ты не заметил как твоя рука написала все, что ты хотел узнать от доски пророчеств. Так что, на самом деле, это все ты”.
Даже если так, меня это устраивает, ведь это охренеть как интересно. Даже если это не то, во что я верю в глубине своего сердца – общение с тем, чего мы не можем увидеть – я все равно считаю, что интересно, что мое подсознание так сработало, и это интересный и сильный инструмент для вскрытия поверхности, под которой скрываются настоящие эмоции, ведь все это на самом деле скрывается внутри нас, и мы это знаем.
Все наши обыденные действия, которые мы не осознаем – то, как мы раним людей и говорим вещи, которые не должны – все это отражение нашего подсознания, того, что запрятано в глубине нашей личности. И большую часть жизни мы слишком наивны и молоды, чтобы заметить это. Так, когда мы молоды и расстаемся с женщиной, и очень злы и все такое, мы не знаем, почему мы так себя ведем, просто ведем и все – мы не просим их вернуться, а просто говорим всякие плохие вещи.
Позже, когда мы взрослеем и разбираемся в себе, мы осознаем, “О, я боялся тебя. Я боялся любить, потому что я не любил себя и все такое”. Вот что меня интересует. Меня интересует ядро, а не оболочка. Большинству людей интересна оболочка. Для большинства мы просто говорим об оболочке, “Пророческая доска Оуиджа, все такое. Верите? Нет?”
В целом это даже не интересно. Забавно говорить об этом, и я могу продолжать – как видишь – я могу говорить об этом вечно и продолжать, и продолжать. Мы можем говорить о религии и различных идеях, и люди говорят, “Как ты можешь верить в то, чего не видишь?” Я отвечаю, “Я не знаю, большая часть мира верит в Бога, хотя они не видят его”.
Что меня действительно интересует, так это мои эмоции, и их суть, и почему я так себя веду, и как я могу изменить свое поведение, чтобы не руководствоваться чистым животным инстинктом.

REAX: Есть ли планы насчет выпуска продолжения Scabdates?
ORL: Да, конечно. Определенно. Я записал большинство наших выступлений, если не все. Определенно будут еще выпущены живые альбомы. Мне просто нужно время, чтобы заняться их сведением. Я больше заинтересован в моих текущих проектах и будущем – пятом и шестом альбомах The Mars Volta, и фильмах, которые я делаю, и этих семнадцати других записях, которые я сделал. Я так этим заинтересован, что сложно оторваться – как я сказал, сейчас я просто плыву по течению – от настоящего момента, чтобы вернуться в прошлое и сказать, “О, да, мы сделали это, эти старые песни и вот их живые версии“.

REAX: Ходят слухи, что пятый альбом будет более мягкий. В каком смысле?
ORL: Опять, когда ты пытаешься отстранить себя от предыдущей работы… как я сказал, «The Bedlam in Goliath» является самой клаустрофобной записью, которую я делал, теперь же, отрекаясь от этого опыта и мрака того периода, я пишу более акустический материал, и более, типа, самосозерцательный, акустический, мягкий, все такое. Но когда я говорю про акустический альбом, вы должны понимать… что люди смотрят на оболочку. И когда я говорю журналисту, человеку или фанату, что наш следующий альбом является моей версией акустического альбома, они представляют это как MTV Unplugged и говорят, “О, это так странно и все такое”.
Но конечно все будет не так, это всего лишь оболочка. А под ней, я считаю это важным, все и начинается. И потом я начинаю добавлять, и я уверен, там будет электроника, будут и другие вещи, которые в сумме составят альбом The Mars Volta, но, по сути, это акустический альбом. Только сегодня, когда люди говорят о влиянии, они всего лишь делают фотографическую копию. Они говорят, “О, на нас повлияли Joy Division.” И они звучат как Joy Division. Но я говорю о настоящем влиянии, я говорю о духе. И вот я беру дух акустического альбома, и затем смешиваю со своими идеями, своей личностью и, каким-то образом, в конце выходит альбом с моей печатью на нем.
Так же я поступил с живым альбомом. Множество людей, с которыми я говорил, были расстроены тогда, они говорили, “Это не живой альбом, тут присутствуют различные наложения и все такое”. Но влиянием был живой альбом, что означает, что это был такой живой альбом, который я хотел услышать, будучи ребенком. В детстве я хотел знать больше о группе. Поэтому я начал записывать с самого начала тура. Наш тур начинается с самолета, мы встречаемся в аэропорту, мы садимся в самолет, и летим, куда бы то ни было, и там плачут дети, и там турбулентность, и люди нервничают, и полгруппы пьет успокоительное. Затем мы приземляемся, и что происходит потом? Потом настройка звука и наша команда (техников – прим. пер.). Наша команда - очень важная часть наших концертов, и так вы слышите все эти голоса и то, что они делают. Затем в течение выступления я ввожу наши разговоры за сценой, моменты, когда мы смеемся, наши шутки, ведь это существенная часть группы в туре.
Но как люди, которые хотят быть пуристами и зацикливаться на оболочке, они говорят, “Это не живая запись. Там столько всего, чего там быть не должно и все такое”. Их легко расстроить. Это очень плохо для них, пусть соберут свою группу и делают записи, как хотят, ведь я к этому и пришел.

REAX: Предшествующий Bedlam’у релиз, промо-материал, включал в себя VinylDisc (винил + компакт – прим.пер.) с кавером TMV на Pink Floyd’овскую “Candy and a Currant Bun.” Вы считаете VinylDisc форматом, который хотели бы использовать и в будущем?
ORL: А, ты имеешь в виду тот, который состоял из компакта и пластинки? Да, определенно. Я считаю, это охренеть как круто. То есть, мы всегда будем выпускать винил, в первую очередь. Мы всегда будем выпускать пластинки, ведь это не пластинка пока это не пластинка (игра слов – пластинка как альбом и пластинка как, собственно, винил – прим. пер.). Даже сейчас я чувствую незаконченность, ведь компакт вышел, а выпуск пластинки всегда занимает больше времени из-за политики и всего такого. Но то, что появляются новые виды носителей, определенно хорошо. Я люблю все новое, все, что движется вперед. Я ненавижу пуристов, людей, которые хотят ограничить нас, заставить нас делать все то же, что мы делали век за веком. Я ненавижу циклы. Я хочу вырваться из циклов наших эмоций, из сущности нашего бытия, от инструментов, на которых мы играем. Я хочу все перемешать, и я не могу дождаться будущего!
Существует отличная книга испанского писателя Хосе Васконселоса под названием La Raza Cosmica, или «Космическая Гонка», и в ней говорится, что в будущем все будет как в «Бегущем по лезвию бритвы» Ридли Скотта, то есть все будет перемешано, и никто не останется чистокровным, “Мужик, я чистокровный пуэрториканец, я чистокровный мексиканец, я чистокровный белый, я чистокровный еще кто-то…” И мы так, нахрен, перемешаемся и объединимся друг с другом, и наши языки смешаются, и мы будем знать все языки.
США – страна, в которой я сейчас живу – старательно борется с этой идеей. Они стараются удержать всех в стране, и говорят, “У вас здесь есть все, что нужно”. Что не учит терпимости к другим культурам. И так как английский наиболее распространенный язык в мире, мы говорим, “Нам не нужны другие языки. Знаешь английский – все будет хорошо… Номер один! Номер один! Номер один!” Ты едешь в Европу, или еще куда-нибудь, это необходимость. Когда ты растешь, тебя учат, что нужно выучить еще один язык, если не два, если не три, если не четыре. И поэтому европейские страны удивительны, поэтому Южная Америка удивительна, поэтому все остальные страны удивительны, ведь через это они учат толерантности. И они учат идее, что, знаешь, может, ты и родился, и вырос здесь, и тебе кажется, что это весь мир, но мир огромен, и там много всего происходит. И нам нужно начать все это смешивать. Однажды мы заговорим на смеси из японского, английского, немецкого, испанского, норвежского… какой бы язык не изобрели, и это будет время, когда мы действительно начнем общаться друг с другом.
То есть, посмотрите на басню, в которой Бог расстроился, когда люди начали строить башню до него, и он поразил их и сказал, “Теперь я наделю каждого своим языком, чтобы разделить вас, потому что я не хочу, чтобы вы взаимодействовали настолько хорошо, что были способны построить башню до меня.” И вот, что не так с организованной религией. Они пытаются научить нас любить Бога, но через их фольклор они лишь учат нас бояться Бога. И что Бог так отличается от нас, настолько выше нас, но при этом он испытывает такие пустые человеческие эмоции как зависть и гнев, и он не хочет, чтобы мы общались друг с другом. И он нас так любит, он такой идеальный, и он дал нам волю, но если ты сделаешь одну из тех десяти вещей, которых он просил не делать, он сошлет тебя навсегда и обречет на вечные муки. Я не въезжаю.
Это определенно придумано людьми, чтобы контролировать людей и держать их в страхе. В то же время, весь этот шум насчет «терроризма» создан человеком, чтобы держать нашу страну в страхе, и не позволить нам вырваться в мир и понять, что да - мир огромен, но он маленький, мы все здесь вместе в центре всего, не важно, сколько языков существует, или культурных различий, по нашей сути мы хотим одного и того же. Мы все хотим жить, любить, выражать себя и прожить хорошую жизнь.

REAX: Вы также сделали каверы на The Circle Jerks, Siouxsie & The Banshees, Nick Drake и The Sugarcubes. Вы нечасто выпускаете каверы, откуда такой неожиданный порыв?
ORL: Это показалось забавным. Мы часто перепевали чьи-то песни на репетициях, или сами, и в группах до этого. At the Drive-In перепели песню с первого альбома Pink Floyd, мы перепели песню Smiths, и затем выпустили обе. Так что мы всегда этим занимались. Но, по крайней мере в этой группе, на это мне никогда не хватало времени, ведь я всегда был сосредоточен на настоящем моменте.
Но в определенный момент что-то открылось, и мы дурачились на репетиции, и я сказал Седрику, “Что насчет тех песен, которые мы хотели сделать?” И у меня ушло полтора-два дня, чтобы записать эти песни, и затем «хоп!» мы их выпустили. В этом не содержится никакой мысли. Я не сочиняю, не создаю архитектуру; я не вкладываю особых усилий в это. Просто, “О, мы любим эту песню, давай сделаем свою версию”. Поэтому это было просто забавное упражнение на тему.

REAX: Что ты думаешь насчет состояния, в котором сейчас находится инди-рок, и как это относится к тому, что ты делаешь в The Mars Volta?
ORL: Я понятия не имею, в каком состоянии сейчас инди-рок. Мне плевать, в каком состоянии находится инди-рок, чем бы он ни был. И это никак не относится к тому, что я делаю в The Mars Volta, потому что я живу в пузыре, и создаю только то, что хочу создать, что хорошо звучит для меня, что мне нравится. И наибольшее влияние на меня оказывают кино и жизнь, ну или точнее, жизнь и кино, и мои отношения с людьми. Инди-рок, большой рок, корпоративный рок – одно и то же. Корпоративный рок – это инди-рок, а инди-рок – это корпоративный рок. В инди-роке, они делают вид, что не хотят чего-то определенного, хотя они хотят. И инди-люди, что бы это, нахер, ни значило, они много проповедают. Они как священники в музыке. Священники отказываются от секса, и они делают вид, что они выше других, ведь они такие хардкорные и такие андеграундные, потому что они отказались от секса во имя Бога и все такое. Но на самом деле, они очень страдают внутри – ведь они хотят того, что нормально для человека, ведь мы животные по сути своей – так что они компенсируют сверх меры и заканчивают тем, что имеют маленьких мальчиков. Это и есть инди-рок: священники, которые имеют маленьких мальчиков.

скачать интервью в формате Word

переводы всех статей являются собственностью сайта и его владельцев. публикация на других сайтах без разрешения администратора запрещена. статьи, которые были переведены администратором сайта не помечены; статьи, взятые с русскоязычных сайтов, из других интернет-ресурсов и статьи, переведённые кем-либо из коллабораторов сайта, помечены соответствующими подписями.

[НАЗАД]